— Эй, ребята, что у вас там происходит? Что это вы без меня играете?

Черт! Лора. Каждой бочке затычка!

— Не злись, — извинился Барни — Сегодня у нас мужская игра.

— Кого ты хочешь обмануть? — огрызнулась она. (К этому моменту она уже перемахнула через ограду.) — Как будто я хуже тебя толкаюсь!

В разговор вмешался Харольд:

— Барни, повежливее! Если Лора хочет, пусть тоже играет.

Однако он несколько запоздал со своим заступничеством, ибо Лора уже перехватила мяч у Барни, уверенно обвела Уоррена и приготовилась поразить кольцо. После того как трое игроков поочередно сделали по нескольку бросков, Лора крикнула:

— Мистер Ливингстон, а вы почему с нами не играете? Можно было бы сыграть двое на двое.

— Очень любезно с твоей стороны, Лора. Но я что-то подустал. Я лучше пойду прилягу.

По лицу Барни пробежала тень разочарования.

Лора взглянула на приятеля и сразу поняла, что он сейчас чувствует.

Тот медленно повернулся к ней, и их глаза встретились. С того момента оба знали, что могут читать мысли друг друга.

Зато всякий раз, когда семья Ливингстон устраивала званый ужин, Барни радовался способности Луиса приводить отца в оживленное — даже болтливое — состояние. Доктор обладал аппетитами Фальстафа — будь то в отношении еды или вина, а более всего — знаний. Его неиссякаемые вопросы будили в Харольде педагогический запал, и тот развлекал приятеля анекдотами из истории античной Испании, а больше всего — откровениями об испанском происхождении некоторых великих авторов Римской империи, таких как трагик Сенека, уроженец Кордовы.

— Инес, ты слышала? Великий Сенека был из наших! — После этого Луис поворачивался к своему просветителю и мелодраматично взывал: — Харольд, вот если бы ты еще и Шекспира назвал испанцем!

Лора с восторгом слушала объяснения мистера Ливингстона насчет того, почему у нее в отличие от большинства латинских chiquitas[9]светло-русые волосы: у ее семьи, несомненно, имеются кельтские предки, переселившиеся на Иберийский полуостров в незапамятные времена.

Как-то раз, когда мужчины удалились в кабинет Луиса, а женщины — в кухню, Лора призналась Барни:

— Господи, я обожаю твоего отца! Сколько он всего знает!

Тот кивнул, а про себя подумал: «Да, только жаль, что со мной он говорит так редко!»

По субботам после обеда родители Барни непременно усаживались возле приемника, дожидаясь, пока Милтон Кросс своим бархатным голосом объявит, кто из великих солистов Метрополитен-опера будет сегодня петь. А Луис и Инес, как правило, отправлялись на прогулку с малышкой Исабель.

Тем самым Лора, Барни и Уоррен оказывались предоставлены самим себе и могли пойти на детский сеанс в кинотеатр «Савой» (вход — двадцать пять центов, да еще пять центов на попкорн).

То были времена, когда кино воспринималось не просто как развлечение, а как источник морали, наставник жизни. Именно под влиянием кинематографа Барни и Лора решили, что нет более благородной профессии, чем медицина, хотя не менее вдохновляющий пример имелся у них перед глазами и в повседневной жизни. Луис Кастельяно, разумеется, уступал киногерою в представительности, но во многих отношениях был идеалом как для собственной дочери, так и для Барни (который нередко мечтал о том, чтобы сосед был одновременно и его отцом).

Луис был польщен, узнав о профессии, избранной Барни. Что же касается дочери, то он воспринял ее выбор как блажь, к которой отнесся с молчаливой снисходительностью. Он не сомневался, что она перерастет свою донкихотскую мечту, выйдет замуж и нарожает кучу niños[10].

Но Луис ошибался.

Лора окончательно утвердилась в своем решении после того, как не стало Исабель.